Пока я работала, ребятишки молчали, под руку не лезли, кажется, даже старались почти не дышать. Не мешал и Лакс, что удивительно, не совал всюду свой любопытный нос даже сильф. Перелетел к вору и с удобного насеста наблюдал за священнодействием.

Но вот последний штрих на весьма грязную спину мужчины был нанесен. Рунный переплет просиял нестерпимо ярко, но не агрессивно, а скорее ликующе. Он перекрыл даже свет Кано, а потом выцвел и исчез. Заклятье подействовало, вот только правильно ли?

— Эй, недужный, как ты? — первым спросил Лакс.

— Поначалу будто бы жгло, да теперь вроде все так же, не болит ничего, — уныло вздохнул паралитик и, пожав плечами, сел на топчане.

Восторженно заорав, дети повисли на отце гроздьями. Теперь уж и до смертника с некоторым опозданием дошло, что отправка на тот свет откладывается. Он крепко прижал к себе малышню и заплакал. Крупные слезы катились по лицу мужика, и он не прятал их. На плече у Лакса навзрыд рыдал растрогавшийся сентиментальным зрелищем сильф. Не ожидала я от легкомысленного мотылька такой чувствительности. Надо же, какой он у нас тонко организованный, а столько жрет, что поневоле в душевной черствости заподозрить можно. Между прочим, у вора глаза тоже подозрительно поблескивать начали. Но я сделала вид, что ничего не заметила, тем более, что исцеленный и уверовавший в свое окончательно исцеление великолепной магевой (мной то есть) глава нищего семейства встал в топчана. Детишки так и продолжали жаться к нему, не выпускали, словно боялись, отпусти непутевого отца, так он себе еще чего доброго шею свернет, негодный. Мужчина низко поклонился мне, едва не стукнувшись головой об пол, и смущенно и с изрядной долей опаски промолвил:

— Не знаю, как и благодарить, почтенная магева. Я ведь себя уж живого похоронил, а тут снова… Какой долг-то великий на мне. Чем расплатиться? — бывший параличный беспомощно окинул взглядом свое жалкое жилище, с которого, совершенно очевидно, взять было нечего, если конечно, ты не декоратор фильма ужасов или Горького снимать вздумал.

— Плату мне назначать! — прекратила я бесплодные поиски случайно завалявшихся ценностей. Мужик вздрогнул и я поспешно, пока его снова паралич не разбил, на сей раз психический, закончила, пользуясь правом способной на любые причуды магевы:

— Честных ответов от тебя требую за исцеление!

— Все скажу, почтенная, — торопливо заверил меня бородач.

— Знаю от детей, что работаешь ты в слесарне. Почему же малышня попрошайничает, а в доме и крыса жить побрезгует? Неужто там вовсе не платят?

— Платят, почтенная, полторы бронзовки в неделю, — вздохнул мужчина. — Только долг на мне еще с тех пор, как Инга моя вышивальщица, мамка их, — отец крепко прижал к себе ребятишек, — помирала. У ростовщика денег занял, думал, вылечу ее, ласточку, а там как-нибудь расплатимся. Заработаем. А жизнь по-другому повернулась. Померла голуба моя, сгорела, аки спичка от зимней горячки, вот с тех пор долг-то и уплачиваю.

"Вот блин! — мысленно ругнулась я, отчаянно заморгав. — Мне-то думалось, мужик пьянь запойная, все в кабаке спускает, оттого ребятишки у ворот побираются. И, если так, пропесочу хорошенько, как партком в старые времена, запугаю, как Сталин с Лаврентием Павловичем вместе взятые, чтобы каждую копейку, нет, по-здешнему медяшку, в семью нес, тогда жизнь наладится. А тут дело другое. Перед магевой брехать не принято, значит, правду сказал…"

— Сколько задолжал? — строго спросила я.

— Три золотника, — понурил голову бородач, словно Иванушка перед Сивкой Буркой.

— Ясно, — я потерла подбородок и огласила свой приговор: — Ты уплатишь долг ростовщику, — три монеты из моего кармана перекочевали в тяжелую мозолистую руку рабочего. — И, — добавилась еще одна монета поменьше достоинством (не халява, а стимул к действию), — так работать станешь, чтоб ребятишек твоих больше у ворот попрошайничающими никто не видел. Хорошо еще если женишься на какой-нибудь бабе, но только чтоб их любила. Если выбирать будешь, у детей спросишь, как она им, и если не по нраву придется, другую искать станешь.

Мужик, не веря глазам своим, смотрел на монеты в ладони, открывал и закрывал рот, словно сказать чего-то хотел, а голос потерял.

— Так в уплату долга за исцеление ты поступить обязан! — подтвердила я перспективный план и, взмахнув резинкой карандаша по настенной руне Кано, погрузила комнату в прежние сумерки.

Пока семейство не очухалось, мы спешно выбрались из убогого жилища и зашагали по улице. Но не успели пройти и десятка шагов, как нас настиг встрепанный как воробышек и бесконечно счастливый Оль.

— Тетенька магева, спасибо большое! — выпалил мальчишка. — Мы все-все сделаем, как вы велели! Вы на тятю не сердитесь, что он молчал!..

— Я ни на кого не сержусь, Оль, — оборвала я извинения несколько встревоженного перспективой немилости от магевы, ребенка. — Просто в вашем доме мне делать и говорить больше нечего. Дальше сами справитесь. Прощай!

Мы с Лаксом ускорили шаг, пока нас снова не кинулись догонять, дабы принести никому ненужные извинения или, того хуже, пытаться поблагодарить.

— Эй, Оса, а ты уверена, что ты магева? — хмыкнул вор.

— Нет, — сразу откликнулась я, — это вы все меня магевой зовете, ну я и не стала спорить, хотя волшебница или колдунья мне больше нравится. А что? Где я прокололась?

— Ведешь себя как сошедшая к людям богиня. Исцеляешь, деньгами одариваешь, — уличил меня приятель.

— Не, богиней быть не хочу, — немного подумав, решила я, пользуясь опытом, извлеченным из экскурсии по храмовому кварталу. — Раз-другой кому-то помочь одно дело, а постоянно день за днем этим заниматься, к тому же, если учесть, что боги — создания бессмертные, вообще взвоешь и начнешь головой о стенки долбиться. Знаешь, я даже думаю, что плохие боги это те, которые раньше были хорошими, но устали от работы и пустились во все тяжкие!

Лакс, более менее попривыкший к парадоксальности моих высказываний, фыркнул, а я продолжила:

— А насчет денег… Чего жмотничать? Легко пришли, легко ушли. Мы ведь едва ли сотую часть того, что от Изара получили, сегодня потратили. Если деньги копить и беречь, они перестают прибавляться, а как на что-нибудь начнешь спускать, так они к тебе сами стремиться начнут.

— А кончатся, мы еще поищем!? — с энтузиазмом предложил Фаль, которому очень понравились занятия черной археологией.

Нет, все-таки сильф еще форменный ребенок, все в детстве этой страстью болеют.

— Накопаем, — подтвердила я и спросила у Лакса: — Эй, рыжий, мне кажется, или ты нас куда-то в другую сторону ведешь?

— В другую, — подтвердил вор. — Нам лучше через веселый квартал дорогу срезать. Быстрее будет, чище и безопаснее. Чего-то мурашки у меня по спине бегают.

— Ну если мурашки, — уважительно протянула я, так ничего и не поняв. — Ладно, веди. Но не обижайся, если к нам будут приставать, я скажу, что уже сняла тебя на всю ночь!